— Все вам окажу! Какое скажете, такое и содействие. Я и правда не знал, что вы самые настоящие органы!

— Так и быть, — снисходительно кивнул Горохов. — Будете понятым… А еще… — Горохов сглотнул слюну, скосив взгляд на кухню, где на столе сверкала янтарем пузатая трехлитрушка с каемочкой пенки у горловины. — Нужно помочь органам здоровье, так сказать, поправить…

— Какое здоровье? Как поправить? Я ж не врач, станочник я!

— Пивка, говорю, налей.

— А, я ща! Это я мигом! — работяга метнулся на кухню и приволок кружку с дутыми боками из прозрачного толстостенного стекла (явно стыренную из местной пивнушки, а не на трудовые приобретенную), полную до краев пива. Ячменный запах наполнил прихожую.

Горохов подхватил кружку, сдул пенку и спросил:

— Тебя как звать?

— Сёма.

— Тара хоть чистая?

— Э-э… — замялся вдруг амнистированный. — Могу в другую налить!

— И так сойдет, — следователь почти залпом опустошил кружку, довольно крякнул и вытер белые «усы». — Паспорт возьми — и с нами пошли, Сёма.

— Так ведь вы простить меня обещали?

— Да не дрейфь, паспортные данные для участия понятым нужно.

— Ага, ага, ща! — станочник снова метнулся в глубь квартиры и вернулся с документом. — А куда идти?

— В квартиру к Парамонову. И руки помой, а то, как у кочегара на смене. Протокол мне заляпаешь.

— Так не отмываются мозоли-то, — запричитал Сёма. — Я же в цеху, пальцы при работе насквозь мазутом да маслом пропитываются, отмываем их с мужиками, как можем — кто керосином, кто соляркой. А наши шлифовальщики даже на днях адскую смесь салхимили — из аммиака, керосинчика, кислоты анилиновой и еще какой-то чертовщины. Мазут вмиг отходит, вместе с кожей. Вот ведь как, товарищи, получается! Такая страна могучая, в космос как к себе домой летаем, а руки после смены помыть нечем… Не придумали ничего такого.

Понятой оказался разговорчивый. Порывался тоже хлебнуть кружку пива, но Горохов ему не позволил. Изъял и собственноручно уничтожил напиток. После двух кружек Никите Егоровичу стало хорошо, и даже подбитый глаз не болел. Он приложил к нему кусок мяса из морозилки понятого, и синяк, чуть подумав, не стал вылезать.

Второго понятого Горохов выловил прямо в подъезде. Это оказался пенсионер с удочками. Прямо с бамбуком, катушками и червяками его и завели в квартиру Парамонова.

— Товарищи, понятые, — торжественно обратился к гражданам Горохов, усадив участвующих на узкую кушетку, как курят на жердочку, чтобы под ногами не путались, — сейчас будет произведен осмотр квартиры в вашем присутствии. Прошу засвидетельствовать обнаружение и изъятие возможных улик.

«Курята» враз закивали, а Алексей уже мазал дактилоскопической кисточкой тот самый стол, что стоял в стороне от люстры, и с помощью которого, предположительно, помогли повеситься Парамонову.

Заметно было, что стол до этого уже был обработан порошком, на нем чернели разводы широких мазков. Но преимущественно они встречались на столешнице, а вот обвязка и ножки оказались чистыми. Схалтурил эксперт.

Алексей со свойственной ему дотошностью магнитного порошка не жалел, махал инструментом, как заправский маляр.

— Есть, Никита Егорович! — воскликнул он и схватился за фонарик, подсвечивая лучиком выявленный след.

— Пальчики? — оторвался от писанины следователь. — Неужто?

— Нет, след перчатки. Похожий на тот, про который Андрей рассказывал. Материал отобразился без признаков текстуры, будто из замши перчатка эта или из чего-то подобного.

— Отлично, Алексей… Вот общая ниточка у нас между убийством Завьяловой и Парамонова и протянулась.

— Гражданин товарищ начальник, — вмешался станочник.

Вытаращив один глаз, второй-то после удара Горохова открывался плохо, хотя тот в челюсть попал, но, видно, отдавало и выше. — Скажите, так Артуровича убили, что ли?

— Возможно, — буркнул следователь.

— Так я видел, тип с его балкона подозрительный спрыгнул. Я еще подумал, зачем через балкон лезет, человек вроде солидный, в плаще импортном и шляпе модной.

— Что? Когда? — встрепенулся Горохов.

— Так аккурат три дня тому назад. Вот как раз перед тем, как Артуровича в петле нашли.

— Едрит твой ангидрит, Сёма! Так что же ты молчал⁈

— Так вы не спрашивали…

Челюсть Горохова оквадратнела.

— А раньше тебя не опрашивали разве?

— Неа, на смене я был. А потом домой пришел, а Зинка говорит, мол, сосед вздернулся. Я думаю, брешет, паскуда, чтобы похождения свои скрыть, а оно, вона как оказалось.

— Как он выглядел?

— Обычно… — Сёма почесал за ухом своими мозолисто-мазутными пальцами. — Плащ да шляпа.

— Это я уже слышал, лицо опиши, возраст, рост! — кипятился Горохов.

— Так ведь разве разглядишь, когда ворот до ушей поднят и «картуз» опущен до самого носа?

— Рост хоть какой, скажи, мил человек!

— Самый что ни на есть средний, с меня примерно… или чуть выше, на голову-две.

— Тьфу ты! Что еще запомнил? Шрамы, усы, хромота и прочие особые приметы?

— Ничего у него не было. А вот, что запомнилось, это как он резво так через балкончик перескочил, по-молодецки. Хоть и первый этаж, но все же. Перемахнул, будто студентик скудоусый. Но по комплекции сразу видно, что мужик солидный, не шпана вовсе. А больше ничего не разглядел.

— Не врешь?

— Ей-богу, не вру… Я и врать-то не умею. Когда солярку вот тырили, меня мастер застукал, стал спрашивать, мол, кто был со мной, так я все рассказал. Мужики, помнится, обозлились на меня тогда шибко, даже пришлось в другой цех переводиться.

Пенсионер с удочками попытался на этом на соседа укоризненно взглянуть, но развернуться помешала короткая скамейка.

— Это, Сёма, предательство называется, а не «правда». Советский человек всегда солярку тырил, это у него в крови… — назидательно вздохнул Горохов.

— Никита Егорович, — вмешался Алексей. — По материалам дела зафиксировано, что входная и балконные двери замкнуты были, когда труп обнаружили. Его силуэт разглядели в окно, свет горел и шторы не задвинуты оказались. Вызвали милицию, вскрыли дверь. Вот и подумали сначала, что суицид. Все заперто изнутри. Как же, получается, убийца ушел так хитро?

— М-да… Задачка… Признаться, я думал, что он забрал запасной комплект ключей и замкнул дверь, когда уходил. Но вот товарищ Сёма утверждает, что некий гражданин сиганул с балкона. Если он не врет, конечно…

— Не врет, конечно, он! То есть, я! — воскликнул Сёма. — Ей-богу, не врет.

— Ты верующий, что ли? — скосил на него взгляд Горохов.

— Зачем верующий, сочувствующий просто…

Горохов повернулся к Алексею:

— Проверь-ка под балконом газон. Есть ли там какие-нибудь следы.

Криминалист не стал повторять трюк человека в плаще, а вышел в подъезд и обошел вокруг дома. Горохов в это время стоял на балконе и вглядывался, как Алексей среди кустиков сирени разглядывает землю, будто большая хрюшка трюфели ищет.

— Есть! Никита Егорович! Есть следы! Пяткой к стене, носками к бордюру ориентированы! — Алексей торжествующе распрямился. — Будто спрыгнул кто-то.

— Ага! Потирал руки Горохов. — Значит, через балкон гад ушел. Только как он изнутри за собой дверь балконную на шпингалет закрыл? Чертовщина какая-то… Может, все-таки врет Сёма, а это следы дворника?

— Не врет Сёма! — за Гороховым показалась тщедушная фигурка с острыми, как зубило плечами. — Я знаю, как он балкон закрыл! Могу показать…

— Ты?.. Как? — Горохов и Катков с удивлением уставились на работягу, а тот приосанился и поправил майку.

Глава 8

— Ну показывай, — Горохов с недоверием глянул на Сёму.

— Вот! — тот подскочил и поднял шпингалет на верхней обвязке балконной двери. — Щас все будет! Смотрите, товарищи менты… ох, простите, милиционеры.

— Я работник прокуратуры, — буркнул Горохов, но всё ещё с интересом наблюдал за манипуляциями помощничка.

Советский шпингалет — устройство простое и надежное, но иногда капризное. Притертый многочисленными слоями краски на раме, он чудом завис в «боевой» готовности вопреки законам притяжения. Станочник важным гусем вышел на балкон и захлопнул за собой дверь. С силой так долбанул, Алексей даже вздрогнул.